«Услышь меня, Джоанна, — мысленно взывал Мартин, всматриваясь в ночную тьму. — Почувствуй, что я здесь. Дай знак, где тебя прячут».
Мартин вскинул голову к небу, где сверкали мириады звезд: ему так хотелось просить о помощи в этом трудном деле того, кто выше всех! Хотелось поверить в Него, как он уже поверил однажды, когда сидел в подземелье ассасинов и молил о спасении. Однако разве честно взывать к Богу только тогда, когда ты в беде? Всевышний не настолько доверчив, чтобы сразу отозваться на просьбу вчерашнего неверующего.
Мартин даже застонал. Отказавшись от помощи высших сил, он сам сделал себя одиноким и беззащитным, не принятым даже Богом… Но христиане говорят, что на небесах более радости об одном кающемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. А ведь его умирающий друг де Шампер сказал: «Покайся — и будешь прощен». Но Мартин уже нес покаяние в своей душе. Нужно ли говорить это вслух, если, как уверяют христиане, Господь читает в сердцах верующих?
Мартин поднялся, хотел пройти мимо палаток поближе к подъему на гору, но тут же наткнулся на одного из стражей замка, который жестом велел ему вернуться к своему стану. Нет, несмотря на всю скученность и темноту, охранники Шобака несли свою службу добросовестно. Да и наверху, на стенах крепости, горели огни, отсветы которых рыжеватыми бликами падали на ребристые слои известняка, выступающие у массивных стен замка.
Ласло вернулся через три мучительно долгих часа, и Мартин, обрадованный благополучным возращением храмовника, крепко пожал ему руку.
— Тебя не заметили, не схватили!
— А главное, что моя вылазка была не напрасной, — отозвался Ласло, и Мартин угадал в темноте его улыбку.
— Мы отправимся сейчас же?
— Если пожелаешь. Однако я бы повременил до завтра.
Мартин молчал, но даже слабого ночного освещения хватило, чтобы Ласло заметил, как напряглось его лицо.
— Послушай меня, Мартин. Мы можем проникнуть в крепость, но сможешь ли ты найти там леди Джоанну?
— Я бывший ассасин, а нас хорошо обучали, как ориентироваться среди построек и скрываться, оставаясь незамеченными.
— Я не сомневаюсь в твоих навыках, парень. Однако замок Монреаль — это запутанный лабиринт, где одна галерея проходит над другой, нижние помещения укрыты верхними, есть немало тупиков и всевозможных строений. Поэтому я бы хотел завтра присмотреться к замку, обойти его вокруг горы и попытаться, освежив память, поразмыслить, где могли поселить пленницу. Возможно, мне удастся даже набросать некое подобие плана для тебя. И если все получится — да поможет нам Пречистая Дева! — нам легче будет уехать от замка, ибо как раз послезавтра отбывает египетский караван и это наверняка собьет с пути преследователей.
Мартин, подумав, кивнул. Он понимал, что его снедает нетерпение, но подобное чувство не лучший советчик, когда надо взвесить каждый шаг. Поэтому разумнее будет прислушаться к советам опытного орденского лазутчика Ласло Фаркаша.
Джоанна устроилась среди ковров и подушек в нише окна и, лениво перебирая струны лютни, пела:
Мой ангел-хранитель меня потерял. Ветер мысли унес в никуда. Все вокруг безразлично, я будто во сне И уже не проснусь никогда. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…
Ее голос, музыкальный и бархатистый, сейчас звучал приглушенно и вяло. Затуманенные глаза, казалось, были устремлены в никуда. Рядом на столике стояли прохладительные напитки и блюдо с инжиром, но Джоанна даже не смотрела на лакомство. Она вообще не знала, голодна ли, испытывает ли жажду, уютно ли ей. Полное равнодушие.
Я не чувствую разницы — день или ночь, Может, месяц прошел или два? И не ведаю, есть ли на свете кто, Кому важно, что я жива. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…
— Вы не ели со вчерашнего дня, мадам. — Подсевшая к ней Даниэла попыталась угостить Джоанну с ложки свежим йогуртом с ломтиками абрикосов. — Ну же, деточка. Ведь повар Мансур так старался, желая вам угодить и вернуть улыбку на ваше нежное личико.
В ее голосе слышались как просьба, так и упрек. Ибо повар Мансур, которого ранее часто вызывала для похвалы пленница, явно пользовался симпатией пожилой армянки. Даже Фазиль уже стал ворчать, что Даниэла завела шашни с замковым кухарем. Она и сейчас поднялась к Джоанне с нижнего яруса замка, где располагалась кухня, и, видимо, ради того, чтобы поразить своего милого Мансура, вырядилась в это длинное ярко-розовое покрывало, которое отдала ей равнодушная ко всему Джоанна. Но англичанку больше не радовали щедрые подарки аль-Адиля, она раздала прислужницам почти все его подношения, она вообще не хотела больше наряжаться, и только владевшая ею последнее время апатия позволяла служанкам, как и ранее, все так же полировать англичанке ногти, заплетать ее длинные волосы, умащивать кожу ароматными благовониями. Джоанна позволяла им все с полным равнодушием. Она словно пребывала в полусне, не зная, кончился ее сон или продолжается. Вокруг сияло солнце, но у Джоанны было ощущение, будто ее окутывает темнота. Она потеряла ребенка, она лишилась свободы, король Ричард уезжает, а она навсегда останется в плену… Ее судьба зашла в тупик, и Джоанне казалось, будто она умерла и смотрит на окружающее с того света, из мира покоя и равнодушной тишины.
— Мадам, ну съешьте еще хоть ложечку, — упрашивала ее, не отставая, Даниэла. — Вам еще понадобятся силы. Ведь ваша малютка не умерла, ее отправили к отцу, так чего же вам горевать? С Божьей помощью однажды вы найдете ее.